ЦВЕТЫ КАНАЛИЗАЦИИ (продолжение записок писателя-ассинезатора) ПИСЬМО ДРУГУ. Вместо придесловия. Nicolus Plinio slave. Не писал я тебе давно, meus amicus, каюсь. Совсем закрутился, засуйтился. Времени нет совсем. Большое тебе спасибо за то что прислал мне свои стихи, они доставили мне немало приятных минут. Я же хочу написать тебе о том, что мучает меня уже не один день. Спроси себя - мог бы ты ударить девушку? Я сам удивлен подобным поворо- том своей мысли, но недавно я ощутил в себе такое желание. Но пожалуйста, друг мой, не спеши осуждать меня, прочитай дальше. В последнее время с моим врожден- ным гуманизмом (о котором ты знаешь не по наслышке) уживается очень странное ощущение - я хочу ДЕЛАТЬ БОЛЬНО. Мне самому трудно разобраться в своих ощущениях и надеюсь на твою помощь. Я знаю одну девушку, мы учимся вместе. Мы с ней в очень дружеских отно- шениях и она мне очень дорога. Я не знаю, как бы я жил без её синих глаз, без её лукавой улыбки, без её живого сочувствия. Все, кто общался с этой девушкой, могут сказать о ней только хорошее. Так вот. Однажды нам случилось идти вместе вниз по Тверской. Тогда была самая ранняя весна и вокруг мокрого асфальта лежали белые, покрытые черной сетью гряи, кучи снега. Мы, не смотря друг на друга, мило разговаривали о каких-то не стоящих внимания вещах и мне, как всегда, было очень приятно слышать её голос, да и просто находиться рядом. И тогда я в первый раз представил, повинуясь какому-то непонятному теплому душевному порыву, как внезапно беру девушку за её чистые бархатные волосы и с силой прикладываю её бесконечно детски-красивое личико о кирпичную стену. Как она падает на грязный асфальт, всхлипывая, закрывает кровоточащий ушиб своими миниатюрными пальчиками, затем жалобными и непонимающими глазами смотрит на меня. Это видение было настолько сильным и пропитано чем-то таким ТЕПЛЫМ и БЕСКОНЕЧНО БЛАГОСТНЫМ, что мне стало страшно. С тех пор меня стали навещать такие ведения довольно часто и я не знаю, что делать. Что-то внутри меня лопнуло, прорвало какую-то плотину и я не знаю как её остановить. Мой гуманизм и внутреннее понятие любви расходятся теперь в геометрической прогрессии, разрывая меня пополам. Я бы ещё мог понять себя, если бы желал зла своему врагу, представлял бы своё сладкое отмщение, но нет, никакой злобы я не чувствую, наоборот... Я чувствую, что нет ничего ДОБРЕЕ и ПРЕКРАСНЕЕ, чем ударить ботинком лежащую на асфальте и плачущую от боли и унижения девушку. Чем видеть как она трясущейся рукой вытирает от спермы своё заплаканное лицо. Изнасиловать её только из за глубочайшего чувства ЛЮБВИ к ней, понимаешь? Так вот, carus amicus, я становлюсь опасен. Когда я говорю с хорошей и милой девушкой я чувствую насколько ТОНКА та грань, которая отделяет меня от насилия над ней. Друг мой, мне сейчас очень худо. Я как князь Игорь меж двумя соснами. Надеюсь на твой ответ, хотя вряд ли дождусь его - в конце концов ты мертв уже не одну сотню лет. Tuus Nicolus. ЧАСТЬ 1. КАКВСЁНАЧИНАЛОСЬ. Никогда не думал, что после температуры +10 в средней полосе на следующий день может идти снег. И не хлипкий мокрый снежок, который падает на мокрый асфальт и не успевает оставить никаких видимых следов своего присутствия, а настоящий снегопад, с метелью и сугробами. Иду одетый - теплая куртка, шапка, свитер с воротником, как зимой, мля. А ведь почти апрель уже. Так... О чем то биш я? Ах да, о госпоже NNN. Хотя зовут её Инга, а вовсе на NNN. Да, често говоря, Инга - тоже не её имя, а псеводним, который я придумал только что. Так вот, конфликт тривиально прост, как у плохого драматурга: я люблю девушку NNN, которую условно называю Ингой. Бля. В лужу наступил. Чувствую как холодная грязная вода просачивается сквозь мои замызганные ботинки и неприятно мочит мне носки. И джинсы теперь... Сегодня ведь очищал. А идти ещё минут десять как минимум. Топаю. По дорогам, снежным улицам, мелким лужам и мокрому асфальту, задумчиво глядя под ноги. Да вот. Давайте, пока я топаю я расскажу что было в прошлую пятницу. И в субботу. И дальше, если разойдусь. Так вот, напился я в прошлую пятницу после института. Мы пошли во дворик с заброшенной и загаженной детской площадкой и пили пиво, потом водку, потом опять пиво. Так вот, сидел на лавке, пил водку, бухтел что-то, кажется, про онанизм или какую-то подобную дрянь. Со мной было ещё человек шесть, или семь, не помню уже. Два однокурсника, один человек со старшего курса (его я почти не помню, хотя он был спонсором всего предприятия), Инга и несколько славян-велико- россов. Да, да они и к нам пробрались уже. Хех. Они пили с русским размахом, одобряюще хлопали меня по спине и пьяно втирали как хорошо быть русским и православным. Я кивал им, обнимался и говорил, что уважаю. Помню как один великоросс, сняв лапоть, пьяно говорил мне: "Слыш, ты ведь это... Хороший парень... А вот не русский ещё не русский... Но уважаю я тебя!" и лез обниматься, сволочь. Хотя мне всё равно было. По ходу распития у меня стало двоиться в глазах (это первый раз со мной ТАК было) и я, не отдавая отчета в своих действиях орал на весь тихий дворик и меня иногда усмиряли, говоря "Коля, успокойся! Тихо, Коля!". Я затихал, когда слышал. Инга, как я сумел заметить, пила очень мало и скучно смотрела по сторонам. Я, как идиот, пьяный чего-то говорил ей, наверное что-то гадкое, но она отвечала односложно и старалась со мной не разговаривать. Это я потом понял. Когда я ещё мог нормально думать, я не мог понять, чего она здесь сидит? Шла бы. Да-а-а... Шла бы лучше. Что было под конец я помню совсем отрывочно, а ведь самое главное происходило... Всегда так. Так вот, поню я что было совсем темно. Я, наверное, стал приставать к Инге, но я помню только что я держал ещё за руку, теплую красивую руку, и говорил ей что-то. Помню, как она говорила: "Хватит меня лапать" и ещё что-то подобное... Бля... Здесь самое сложное ведь начинается. На сколько я помню, русые и голубоглазые великороссы затеяли меж собой пьяную драку и тогда Инга хотела идти домой... Бля, погано-то как... Даже когда вспоминаю... Я проводить её взялся... Проводить! Шатаясь из стороны в стороны я поплелся за ней. Знаете, что я помню потом? Ничего. Ничего не помню. Проснулся дома уже. Проснулся и сразу - страх. Не помню ничего - а такое чувство, что что-то страшное сделал. Короче, подошел к зеркалу и увидел лицо. Исцарапанное. От лба до подбородка. Потом нашел синяки под коленками и под ребром. Кто? Однокурсники? Великороссы? Сам напоролся на скамейку? Пожалуйста, Господи, только бы это было так! СУББОТА. Промучился я головой до одинадцати. Где-то в час мне позвонил Святослав, бывший Дима. Дима был великороссом всего год, но уже успел получить у славян немалый авторитет. - Алло... - Привет. - Колян ты? Слушай, дуй сейчас на Цветной Бульвар - там мы в машине тебя ждем. - Зачем? - не понял я. - Как зачем?! Рейд у нас! Кровушку жидам! Ты же сам хотел. - Хотел? Тогда буду сейчас. - я поглдил лоб, - слушай ты не помнишь что вчера было? - Я по мобильнику сейчас, давай на месте? - Ну пока тогда... Я положил трубку и сел на пол. А между тем хреново мне было, ох хреново. И не из за выпитой водки. О Инге я думал. Измаялся весь. Я сильно жалел, что не взял у неё телефона. Даже не позвонить, не проверить! Ладо, думал я, у Димы хоть спрошу. Может видел чего... Потом я ехал в машине, старом "москвиче", на заднем сиденье. Справа сидел Дима, слева покачивались бутылки с тонким стеклом, наполненные пенистой и очень темной кровью. Сегодня это была еврейская кровь. На переднем сиденье было ещё три русых великоросса, один вёл машину, другие два держали на коленях ещё один ящик с бутылками крови. На поворотах бурылки в ящике весело звенели. - Ты чего закручинился? - спросил меня Дима. - Чего? - Да вздыхаешь ты как-то... В одну точку смотришь... Всё одну горькую думу думаешь... - Да вот... - я посмотрел на него, - слушай Дим... - Святослав, - поправил он меня. - Ну да, Светик, ты это... Помнишь что чера было? Дима задумался ненадолго и протянул: - Нууууу... - Ну так вот. Когда вы там махаться начали я где был? - А ты что, не понишь? - Нет, - я попытался усмехнуться, - я не помню, совсем весёлый был. Похоже я там свой кошелек оставил... А там ключи... - А вот оно что. - Дима задумался, - нет не помню я тебя... Ах, да. Ты ведь с Ингой ушел! Может по пьяне ей ключи дал? Или у подъезда выронил. - А потом я к вам возвращался? - Нет, ты ведь с Ингой ушел. Не вернулся больше. Да хватит тебе так из-за ключей переживать. В понедельник у Инги спросишь. Я пожал плечами. - Да погано мне как-то... - Это у тебя русские корни дают знать. По родине грустишь! Надо тебе тоже вели- короссом быть... - Надо... - согласился я. Скоро подъехали к синагоге. Когда тормозили бутылки чуть не упали на меня. Не упали. Затем Дима сказал: "Посиди лучше в машине да посмотри", взял ящик с бутылками и, вместе с другими великороссами, вылез из машины. Я остался смотреть на них в окно. Они поставили ящики рядом с синагогой, взяли бутылки в руки и по очереди с размаху стали кидать их в белые стены здания. Сразу растеклись большие красные пятна, струйками стекая на асфальт. Великороссы брали ещё бутылки и били их о стены, двери, черные решетки на окнах, так здание окрашивалось в темный такой цвет еврейской крови. Бля, мне было противно на них смотреть. Конечно, я понимал весь немерен- но глубокий смысл их рейдов, но больше всего мне сейчас хотелось их перестрелять поодиночке. Не знаю, наверное это тревога по Инге сказывалась... Они возвращались, довольные, радостные, забрызганные каплями крови и на обратном пути громко обсуждали их рейд. - Вот видел, Коля, - радостно говорил мне Святослав, - как мы им! Видел силушку русскую, удаль молодецкую, а? Становись, становись Коля великороссом! Нашим, русскми, православным! - Православным? Чего-то не могу я фишки уловить... - Это ты сейчас не понимаешь, потому что ещё не великоросс. Вот будешь с нами, возьмешь бутылку крови жидовской да вернешь этим гадам их имущество. Как завещал господь наш Иисус Христос. Тогда я им сказал: - Бля, да заткнись ты, падла! Ты Христа не марай только! Он ведь из дерьма, дерьма пришел вас, сволочей, вытаскивать, а вы его обратно, в говно своё, тяните! Они никак не отреагировали, наверное потому, что я говорил про себя. А вслух сказал: - Да, великороссы - действительно сила... - Сила, сила! - подтвердил Святослав. Приехав домой, я сварил картошки и скушал её с маслом. Кушая картошку я несколько успокоился. Я подумал: "Ничего, Николас. Бывает хуже. Тебе точно ещё ничего не известно. Мы имеем факты - я провожал Ингу в пьяном виде и наутро обнаружил расцарапанную морду и несколько синяков. Ещё имеем полуфакт, что я приставал к ней и совсем сомнительный полуфакт, что я попытался применить к ней агрессию. Если личные ощущения в расчет не прини- мать, всё не так уж плохо..." Я ещё попытался разобраться в природе своего страха. Понял, что в данный момент я одинаково боюсь и за неё и за себя. Почти в равной мере. Короче, тревога немного притупилась и мне захотелось спать. Наверное, мне на какое-то время удалось убедить себя, что ничего небыло... ...Ночью проснулся от нечеловеческого ужаса. Снилось что-то кошмарное и я понял, что мне стало ещё гаже, чем раньше. К тому же прибавился ещё какой-то мстический, потусторонний страх, который не проходит до сих пор. ДА ШЛИ БЫ, ЧЕСТНО ГОВОРЯ, ВСЕ НА ХУЙ Да шли бы, честно говоря, все на хуй ВОСКРЕСЕНЬЕ. Воскресенье был день моей слабости, за который мне действительно стыдно. Я встал с кровати и осознал, что страх за Ингу окончательно перерос в страх за себя. Делая себе кофе, я судрожно соображал: "Так... Так, так... Святослав. Великроссы... Им сходит с рук осквернение синагог, пьяные драки на улицах, и черт знает что ещё... Правительство им потворствует... Если я стану одним из них, дело с Ингой можно будет замять... За меня вступятся великороссы, к тому же я всегда могу сказать, что согрешил до принятия славянства, во мне иноземная кровь бушевала..." Я понял, что принять славянство - это действительно выход. Только надо спешить. Срочно. Пока не обнаружилось следов. Я соображал быстро и бегал по квартире, доставая одежду и укладывая её, зачем-то двигая стулья и столы. Радость от найденного решения переплеталась с тревогой и мной овладела какая-то полубезумная эйфория. Тогда я даже и не задумался о судьбе Инги, ни на минуту. Инстинкт самосохранения - беспощадная вещь. Короче, я сам и не заметил, как приехал к зданию 32-й поликлиники, сжимая полиэтиленовую сумку с необходимыми для славянизации пренадлежностями. У кабинета была большая очередь, человек семь-восемь. Я сел на кожанную скамейку, рядом с каким-то тщедушным черноборовым пареньком. Видно он нервнячал не меньше меня. "Он что, тоже кого-то изнасиловал?!" - возникла глупая мысль. Я осмотрел остальную очередь - на лавках, вокруг белой двери кабинета, сидели люди разного возраста и комлекции. Там был какой-то маленький старикашка лет семидясети, грозный толстяк и даже какой-то кавказец. Остаётся только гадать зачем им всем становиться великороссами. Кстати, о кавказцах. Мне рассказывали, как пришел один армянин стано- виться великороссом. Упертый был. Ему говорили, мол, нельзя - крови-то русской нет, как жить будет?! А он уперся - тяните, говорит, кровь вражью! Долго они припирались, всё таки посадили его, иглу в вену воткнули, стали армянскую кровь качать. Долго качали, несколько колб набрали, а он до последней уже и не дожил. Помер человек, а зачем? Эххх... Я надеялся, что уменя славянской крови достаточно - родители, вроде, русские... Из кабинета ввышел новоиспеченный великоросс - белобрысый, счастливый, как все они. Одной руку держал авоську с колбами выкачаной крови, другую, из которой кровь качали, сжмиал в локте. Я посмотрел в приоткрывшуюся дверь - увидел край стола, со стопкой бумаг, белую спину врачихи и краешек окна. - Слушайте, - неожиданно обратился ко мне сосед-парнишка, говоря со слабым еврейским акцентом - я гляжу тут все со своими рубахами и лаптями... Это обязательно? Ха. Он не взял с собой инвентаря для славянизации. Бедолага. - Вроде обязательно, - сказал я. - Это точно? Без этого не примут? - Не знаю... - безразлично ответил я - вы спросите сестру. Мне бы его заботы. Он остался сидеть рядом и нервно ждать своей очереди. Вышла сестра и вызвала следующего. Следующий пошел. Наверное, после того, как я посмотрел на симпатичное и злое лицо сестрички у меня возникли первые сомнения в правильности своего поступка. Время тянулось мееедленно и времени для размышлений было предостаточно. Наверное эта медлительность охолодила мой утренний пыл и я стал понимать, что собираюсь сделать что-то ОЧЕНЬ нехорошее. Вспомнил Ингу. Без ужаса, просто вспомнил её лицо, поведение, улыбку. То, как она поправляла кофточку и морщила носик. Тогда мне стало грусто и я по настоящему почувствовал себя подлецом. "Неужели, я хотел так поступить с ней?" Хотел ведь. Но неужели уйти, уйти сейчас и лишиться возможности избежать действите- льно СТРАШНЫХ последствий? Уйти, когда нашел спасительный путь? Когда спасение маячит перед носом? Незаметно подошла очередь моего соседа. Я обратил внимание, что он никак не входит, а только мнется перед сестрой. - Вам что, никто не говорил как надо приходить на эту председуру? - зло говорила она - Так знайте, молодой человек, что с собой надо иметь полотенце, рубаху русскую, лапти, крест нательный, деревянный. Только так. Без этого не принимаем. Идите домой и приходите на следующей неделе. Суда по совершенно убитому виду парнишки, он был очень расстроен. Я его понимаю - столько времени стоять и зря... Он обреченно повернулся и зашагал к лестнечной площадке. - Эй! Товарищ! - окликнул я его. Он обернулся. Я подошел к нему и передал свой пакет с лаптями, рубахой и крестом. - Держи, великоросс. - сказал я и направился вон из поликлиники. Наверное он сейчас, уже русый, точь-в-точь похожий на своих собратьев, поливает какую-нибудь синагогу еврейской кровью. Осознание того, что я подлец, всё росло и росло. Росла тревога за Ингу. Что будет со мной, если окажется что я... Плевать. Плевать, что со мной будет. Только бы с ней всё было в порядке. По дороге я захотел зайти в храм, но постыдился. Как я на икону взгляну, не знаю. Перед богом как-то неловко получилось... Вроде я ни Моисей, ни Алек- сандр Македонский, ни Петр первый. Всего лишь Николай. Вершить чужие судьбы мне не по чину. Делая так, я вторгаюсь в область божественного. Ломлюсь в служебный вход, куда имеют права входить лишь избранные. Цари, вожди, пророки - великие. Поэтому, вместо этого я купил две бутылки водки и два литра пива. Инга, прости меня! Я ввалился в квартиру, снял трубку у телефона, врубил Башлачева и стал напиваться в гордом одиночестве. Я пил, но становилось всё хуже. Точнее, чем больше я пил, тем глубже и острее я чувствовал боль и тревогу. Вдруг я почувствовал, что перешел какую-то грань и понял, что боль - это и есть то, из чего соткан мир и я теперь видел его весь, через собственную боль. Я хотел сказать что-то, но у меня не хватало слов, я только встал и, вытирая слезы, стал вторить словам Башлачева. ИНГА! Я не хотел! - кричал я его словами, - Я ПОНЯЛ. СОВЕСТЬ, моя совесть соеденяется с БОГОМ. У нас это общее, ПОНИМАЕШЬ?! Нет, НЕТ ничего ПРЕКРАСНЕЕ, чем изнасиловать тебя, ИНГА, и нет ничего БОЛЬНЕЕ чувствовать себя ТВОИМ насильником! ПОЧЕМУ КРАСОТА И СОВЕСТЬ ОБЬЯВИЛИ ВОЙНУ?!! ПРОСТИ МЕНЯ! Вокруг - бух, бам - крушились и ломались стулья, книги летели на пол. Комната извивалась, ходила ходуном, орала хриплым голосом Башлачева про ПОСОШОК, ЛИХО и ТЕСТО и, как и в пятницу, начинало двоиться в глазах. Я кричал вместе с комнатой ГЛЯНЬ, НЕБО КАКОЕ!!! кричал, со слезами кричал, сжав зубы. Больно было, внутри, очень больно. И, наверное, пока нет в русском великорусском нашемсловянском языке слов лучше для этой боли: меси свое тесто, да неси своё тесто, понимашь? на ЗЛОБНОЕ место, ПУСКАЙ подрастет на вожжах дальше со слезами, соплями, с комом в горле с кулак - СУХИМИ ДРОВАМИ СВОИМИ СЛОВАМИ СВОИМИ СЛОВАМИ ДЕРЖИ В ПЕЧКЕ ПЛАМЯ ДА ДРАКОЙ ДА ПОРКОЙ ЧТОБ МЯКИШЬ СТАЛ КОРКОЙ краюхой на острых ножах... Дальше затихание, чтобы поскулить в кулак собраться с силами а потом ПУСТЬ ВРЕМЯ ПРОЙДЕТСЯ МЕТЛОЮ ПО ТЕЛУ ПОСМОТРИМ ЧЕГО В РУКАВА НАЛЕТЕЛО чего только не нанесло Опять аккорд "C" и затихание, разрешение, воля, воля, светлая слезная русская воля но потом опять по нарастающей ПО ТИХОЙ ДОРОЖКЕ И МАЛОЙ ТРОПИНКЕ РАСКАТИТСЯ КРИК К О Л О Б К А валюсь на пол, ползаю на четвереньках, продолжая хрипло кричать и плакать И УСПЕЕТ ЛЮБОВЬ ПОДХВАТИТЬ И ВО БЛАГО ВОБЛАГОВОБЛАГО... ОБЛЕЧЬ В ОБЛАКА И где-то тогда, уже поздним вечером я провалился в пьяный мутный сон, чтобы потом проснуться по среди ночи от головной боли и дикой жажды, тревоги и страха ЧТОСЕЙЧАС Вот... А сегодня я решил выяснить всё раз и навсегда. Встал с утра, оделся и пошел. Пошел именно туда, где пили в пятницу. Потому, что если не выясню все сам - измучаюсь и умру. Так вот... Ага видите ту арку? За ней как раз тот дворик, в котором мы пили. Вот и скамейка... Бутылки в урне ещё лежат. Мимо площадки... Да, тут я провожал её... Вот дома, дома. Переулок. Поворот. Заброшенная стройка. Вот-вот... Ей здесь идти. Так, вот первый этаж недостроенного дома. Строительный мусор... Инга? ДЕРЖАСЬ ЗА ГОЛОВУ Мне сейчас так хреново, ну так хреново... Очень погано. Что-то подсту- пает к горлу. А слез нет. Хотя, честно говоря, впору немного поплакать. Когда настолько хреново, можно и пореветь, все равно никого рядом. Инга, ну прости меня. Пожалуйста. Если ты простишь меня, может мне станет немного легче. Прощаешь? Я не такой уж подонок, как может показаться. Да, Инга? И как это могло произойти я просто не знаю. Не такой я человек, понимаешь? Инга? Поверь, я не хотел. Нет, да что я говорю. Хотел конечно. Только не думал что это окончится вот так. Инга, прости меня может мне не будет так хреново. Почему всё должно кончаться плохо очень. А слезы всё упроно не хотят идти не выдавить никак. Остается только лицо закрывать руками и молча думать над тем что сделано и дороги нет назад нет. Ничего назад не вернуть назад опять ничего не воротишь вторично. Как мне погано сейчас очень так нельзя Инга прости меня пожалуйста я не хотел я не хотел чтобы всё кончилось так я закрою голову свою руками кровавыми руками Инга я всё таки заплачу и посыплю голову пеплом паду на колени мои и паду на лице мое буду рыдать челом бить в пол в пол о Господи Инга как мне погано сейчас прости меня кровавыми руками молить прощения буду у тебя Господи Господи как так можно я не пойму прости меня Господи Инга я раб твой грешный молю вымаливаю вымолю выстрадаю прощения нет мне Господи прости меня блудного сына твоего я я каюсь каюсь видишь Господи Инга если же правыйглаз соблазняеттебяВЫРВИвырвиегоиБРОСЬотсебяеслиправаярукасоблазняеттебяОТСЕКИОТСЕКИ ЕЁиБРОСЬБРОСЬБРОСЬотСЕБЯиболучшеЛУЧШЕПОГИБУНТЬодномучленуЧЕМВСЁТЕЛОБУДЕТ ВВЕРЖ Е Н О В Г И Е Е Н Н У О Г Н Е Н Н У Ю (а) Злой Лузер Коленька, angry-looser@narod.ru